Не в каком царстве, не в каком государстве был-жил царь с царицею, и была у них одна дочь, Марья-царевна. А как умерла царица, то царь взял другую жену, Ягишну. У Ягишны родилось две дочери: одна — двоеглазая, а другая — троеглазая. Мачеха не залюбила Марьи-царевны, послала ее пасти коровушку-буренушку и дала ей сухую краюшку хлебца.

Царевна пошла в чистое поле, в праву ножку буренушке поклонилась — напилась-наелась, хорошо срядилась; за коровушкой-буренушкой целый день ходит, как барыня. День прошел, она опять поклонилась ей в праву ножку, разрядилась, пришла домой и краюшку хлеба назад принесла, на стол положила.

«Чем сука жива живет?» — думает Ягишна; на другой день дала Марье-царевне ту же самую краюшку и посылает с нею свою большую дочь.

- Присмотри, чем Марья-царевна питается?

Пришли в чистое поле; говорит Марья-царевна:

- Дай, сестрица, я поищу у тебя в головке.

Стала искать, а сама приговаривает:

- Спи-спи, сестрица! Спи-спи, родима! Спи-спи, глазок! Спи-спи, другой!

Сестрица заснула, а Марья-царевна встала, подошла к коровушке-буренушке, в праву ножку поклонилась, напилась-наелась, хорошо срядилась и ходит весь день как барыня. Пришел вечер; Марья-царевна разрядилась и говорит:

- Вставай, сестрица! Вставай, родима! Пойдем домой.

- Охти мне! — взгоревалась сестрица. — Я весь день проспала, ничего не видела; теперь мати забранит меня!

Пришли домой; спрашивает ее мати:

- Что пила, что ела Марья-царевна?

- Я ничего не видела.

Ягишна заругалась на нее; поутру встает, посылает троеглазую дочерь:

- Поди-ка, — говорит, — погляди, что она, сука, ест и пьет?

Пришли девицы в чистое поле буренушку пасти; говорит Марья-царевна:

- Сестрица! Дай я тебе в головушке поищу.

- Поищи, сестрица, поищи, родима!

Марья-царевна стала искать да приговаривать:

- Спи-спи, сестрица! Спи-спи, родима! Спи-спи, глазок! Спи-спи, другой!

А про третий глазок позабыла; третий глазок глядит да глядит, что робит Марья-царевна. Она подбежала к буренушке, в праву ножку поклонилась, напилась-наелась, хорошо срядилась; стало солнышко садиться — она опять поклонилась буренушке, разрядилась и ну будит троеглазую:

- Вставай, сестрица! Вставай, родима! Пойдем домой.

Пришла Марья-царевна домой, сухую краюшку на стол положила. Стала мати спрашивать у своей дочери:

- Что она пьет и ест?

Троеглазая все и рассказала. Ягишна приказывает:

- Режь, старик, коровушку-буренушку.

Старик зарезал; Марья-царевна просит:

- Дай, дедушка родимый, хоть гузённую кишочку мне.

Бросил старик ей гузённую кишочку; она взяла, посадила ее к верее — вырос ракитов куст, на нем красуются сладкие ягодки, на нем сидят разные пташечки да поют песни царские и крестьянские.

Прослышал Иван-царевич про Марью-царевну, пришел к ее мачехе, положил блюдо на стол:

- Которая девица нарвет мне полно блюдо ягодок, ту за себя замуж возьму.

Ягишна послала свою большую дочерь ягод брать; птички ее и близко не подпускают, того и смотри — глаза выклюют; послала другую дочерь — и той не дали. Выпустила, наконец, Марью-царевну; Марья-царевна взяла блюдо и пошла ягодок брать; она берет, а мелкие пташечки вдвое да втрое на блюдо кладут; пришла, поставила на стол и царевичу поклон отдала. Тут веселым пирком да за свадебку; взял Иван-царевич за себя Марью-царевну, и стали себе жить-поживать, добра наживать.

Долго ли, коротко ли жили, родила Марья-царевна сына. Захотелось ей отца навестить; поехала с мужем к отцу в гости. Мачеха обворотила ее гусынею, а свою большую дочь срядила Ивану-царевичу в жены. Воротился Иван-царевич домой. Старичок-пестун встает поутру ранехонько, умывается белехонько, взял младенца на руки и пошел в чистое поле к кусточку. Летят гуси, летят серые.

- Гуси вы мои, гуси серые! Где вы младёного матерь видали?

- В другом стаде.

Летит другое стадо.

- Гуси вы мои, гуси серые! Где вы младёного матерь видали?

Младёного матерь на землю скочила, кожух сдернула, другой сдернула, взяла младенца на руки, стала грудью кормить, сама плачет:

- Сегодня покормлю, завтра покормлю, а послезавтра улечу за темные леса, за высокие горы!

Старичок пошел домой; паренек спит до утра без разбуду, а подмененная жена бранится, что старичок в чистое поле ходит, всего сына заморил! Поутру старичок опять встает ранехонько, умывается белехонько, идет с ребенком в чистое поле; и Иван-царевич встал, пошел невидимо за старичком и забрался в куст. Летят гуси, летят серые. Старичок окликивает:

- Гуси вы мои, гуси серые! Где младёного матку видали?

- В другом стаде.

Летит другое стадо:

- Гуси вы мои, гуси серые! Где вы младёного матерь видали?

Младёного матерь на землю скочила, кожу сдернула, другую сдернула, бросила на куст и стала младёного грудью кормить, стала прощаться с ним:

- Завтра улечу за темные леса, за высокие горы!

Отдала младенца старику.

- Что, — говорит, — смородом пахнет?

Хотела было надевать кожи, хватилась — нет ничего: Иван-царевич спалил. Захватил он Марью-царевну, она обвернулась скакухой, потом ящерицей и всякой гадиной, а после всего веретёшечком. Иван-царевич переломил веретёшко надвое, пятку назад бросил, носок перед себя — стала перед ним молодая молодица. Пошли они вместе домой. А дочь Ягишны кричит-ревет:

- Разорительница идет! Погубительница идет.

Иван-царевич собрал князей и бояр, спрашивает:

- С которой женой позволите жить?

Они сказали:

- С первой.

- Ну, господа, которая жена скорее на ворота скочит, с той и жить стану. Дочь Ягишны сейчас на ворота взлезла, а Марья-царевна только чапается, а вверх не лезет. Тут Иван-царевич взял свое ружье и застрелил подмененную жену, а с Марьей-царевной стал по-старому жить-поживать, добра наживать.